— Почему Вы решили заняться музыкой?
— Я начал заниматься музыкой в семь лет по настоянию родителей. Начал с фортепиано, и это неслучайно: моя мама и бабушка — пианистки, дедушка — певец. Мой дядя Андрей Давидян тоже увлекается музыкой (пошёл по стопам деда) и недавно даже принял участие в шоу «Голос». В общем, все в нашей семье люди очень музыкальные, так что выбора у меня не было. Но, признаюсь, я ненавидел музыку с детства и вообще не хотел ею заниматься, всё делал из-под палки.
До 11 лет я жил в городе Петушки (Владимирская область), где учился в музыкальной школе по классу фортепиано. Несмотря на то что мне это всё не нравилось и я почти не занимался, мне удалось поучаствовать в двух конкурсах, которые проходили во Владимире и Покрове, и выиграть их. Потом мама перевезла меня в Москву, где я попытался поступить в школу имени Н.Я.Мясковского (сейчас — имени Ф.Шопена), но когда я туда пришёл, мне сказали, что уровень моей игры никуда не годится, и предложили повторно пройти обучения в пятом классе. Так я стал второгодником в музыкальной школе.
После окончания обучения я был уверен, что с музыкой покончено, и хотел поступать в медицинское училище, однако мама заставила меня пойти в Московский государственный колледж музыкального исполнительства имени Ф.Шопена, который открылся как раз за год до моего поступления. Там моим педагогом стал талантливейший Евгений Яковлевич Либерман, который, кстати, был учеником самого Генриха Нейгауза. Но проучился я там меньше года — меня всё-таки отчислили.
В то время я очень увлёкся гитарой — группы Metallica и Nirvana оказали на меня огромное влияние. Это стало моим первым реальным музыкальным увлечением в жизни. Я знал классическую музыку, играл её, но не любил. К ней любовь пришла позже, когда меня перестали заставлять ею заниматься. Увлечение гитарой оказалось столь сильным, что я вообще забросил фортепиано, поэтому и был отчислен.
Мама моя в то время как раз была на гастролях в Японии, и всё это произошло без её ведома. Когда спустя месяц она вернулась и узнала, что я нигде не учусь, она была в полном ужасе и попыталась добиться от меня, чем я планирую заниматься дальше. Я объявил, что хочу играть на бас-гитаре.
Незадолго до этого я познакомился с одним бас-гитаристом, от которого и узнал, что такой инструмент вообще существует в природе, ведь до этого даже не подозревал о его существовании. Это был 1998 год. Играть я начал в 2000-м — год моего отчисления.
Сначала играл по чуть-чуть, но когда наши с училищем пути разошлись, я начал заниматься конкретно, по 10-12 часов каждый день, и в итоге поступил в Государственное музыкальное училище эстрадного и джазового искусства на Ордынке на единственное бюджетное место. Я прошёл конкурс, обыграл всех, кто занимался басом уже по несколько лет, потому что действительно фанател от звучания этого инструмента и начал вкладывать всего себя.
С того момента я начал заниматься музыкой осмысленно, полюбил её, она стала большей частью моей жизни.
— Как от рока Вы перешли к джазу?
— К джазу тоже пришёл насильственно.
Полюбился он мне постепенно, в течение первых двух лет, может даже года. К концу первого курса я начал понимать, что там происходит.
В то время я увлекался роком, но ему, к сожалению, в училище не обучали, поэтому мне пришлось играть джаз, хотя, когда я впервые его услышал, решительно отказывался играть в этом стиле, так как он мне не нравился.
— Но поступали Вы ведь тоже не с Nirvana?
— Нет, конечно. Пришлось по нотам выучить два джазовых произведения. Это было ужасно, без какого-либо понимания. Тем не менее я их выучил и сыграл.
Потом я начал втягиваться. У меня не было выбора, мне приходилось играть это каждый день. Мной занялся Валерий Павлович Мелёхин, педагог от бога. Он увидел во мне какую-то искру, талант и начал вкладывать в меня всё, что знал и умел, очень много и активно со мной занимался. Хотя Валерий Павлович видел, что мне это всё не нравится, но понимал, что из этого будет толк в конечном итоге. Мы очень много занимались факультативно, где он рассказывал мне о строении басовых линий, о принципах импровизации и так далее. Именно благодаря этим занятиям я начал понимать, что в джазе происходит, и мне начало это нравиться.
Сейчас я совершенно точно знаю, почему мне не нравилась эта музыка тогда, — она была для меня непонятной. Когда я разобрался с ней, я начал получать от неё удовольствие.
— Хотелось бы сейчас посвятить себя какому-нибудь одному стилю?
— Нет, никогда не хотелось. Я знаю, что с такой позицией, как у меня, сложно досконально изучить какой-либо стиль, и, кстати, до сих пор не считаю себя в чистом виде джазменом или рок-музыкантом. Мне нравится развивать в себе универсальность, быть всеядным, способным решать любые поставленные задачи и получать от всего одинаковое удовольствие.
Мне нравится быть сессионным музыкантом — изначально хотел таким быть. Перспектива играть лишь в одной группе и вкладываться в неё полностью меня никогда не прельщала. Считаю, что у меня в жизни может быть много групп, в которые я буду также вкладывать силы, время, душу и при этом успевать везде, поэтому у меня в один момент насчитывалось около 100 коллективов в Москве, в которых я так или иначе играл. Я имею в виду одновременно, конечно, не каждый день, но в течение года. И это до сих пор продолжается, правда, не в таком количестве — сейчас я уже от чего-то отказываюсь, потому что невозможно так всю жизнь на износ работать. Тем не менее благодаря этой сессионной работе я приобрёл колоссальный опыт. Это больше способствует быстрому развитию, нежели когда ты замыкаешься на каком-то одном стиле.
— На Ваш взгляд, какая сейчас ситуация с джазом в России, да и в целом с хорошей музыкой?
— В целом ситуация безусловно лучше, чем была 20 лет назад. Тогда, на мой взгляд, не было вообще практически ничего. Кстати, пожалуй, с того года, когда я начал заниматься этой музыкой, с 2000-го, начали появляться исполнители, которые стали звёздами (со многими я вместе учился). Например, Фёдор Досумов, Николай Сидоренко — потрясающий пианист, который два года назад занял первое место на конкурсе в Монтрё среди джазовых пианистов всего мира. Андрей Красильников — фантастический саксофонист. Он закончил Berklee College of Music, долгое время жил в Нью-Йорке. Он мой любимый саксофонист и вообще очень востребованный музыкант.
20 лет назад не было столько музыкантов, которые учились и работали бы в одно время, хотя есть старшее поколение совершенно фантастических музыкантов вроде Якова Окуня, Ивана Фармаковского и остальных. Я бы даже сказал, что с них это всё началось. Конечно, с развитием Интернета музыкальный уровень вырос в разы.
— Что Вы можете сказать о современной публике?
— Я бы не сказал, что с публикой дела обстоят очень хорошо. Из-за нашего обилия плохой музыки, которая вещается по телевидению и радио, настоящим искусством могут интересоваться лишь те люди, которые стремятся к саморазвитию. Те же, кто плывёт по течению, или те, кто не занимается музыкой профессионально, не имеют доступа к такой информации, пока сами не захотят иметь его. А из-за того что им навязывается совершенная жуть, они и не разбираются в нормальной музыке, чего нельзя сказать о западных странах, где хорошая музыка тоже очень популярна. Стиви Уандера знают во всём мире, но в России это далеко не так.
Люди, которые ходят на джазовые концерты, очень тепло встречают артистов. Именно они — самые благодарные слушатели в мире. Могу сказать, исходя из опыта общения с моими иностранными друзьями-музыкантами, когда я организовывал различные туры с Алексом Хатчингсом, Мартином Миллером, Дамиеном Шмитом и другими, — все отмечают, что в России публика очень тёплая. Порой можно приехать в какой-то город, где, казалось бы, ничего не происходит, а тебя там так горячо встречают, что потом долго ещё испытываешь приятные эмоции. Например, мы были в Набережных Челнах, где у нас был, наверное, самый удачный концерт во время тура с Мартином Миллером: люди пришли именно на эту музыку, целенаправленно, и проявили себя как очень благодарная публика. Это было очень здорово.
— Вам не кажется, что одна из причин — сложность джаза? Ведь даже Вы ранее упомянули, что полюбили его, только когда поняли.
— Согласен. Тем не менее считаю, что всё же это индивидуально для каждого. Знаю множество меломанов, которые вообще не являются музыкантами, но при этом могут быть фанатами таких гениев, как Аллан Холдсворт. Мне, например, это непонятно, но такие люди есть.
Опять же у меня очень много знакомых европейцев, которые не имеют соответствующего образования, но ценят хорошую музыку.
— Какие впечатления у Вас остались от выступления на фестивале Koktebel Jazz Party?
— Впечатления прекрасные. Единственное, что помню хорошо, что мы были безумно уставшими. Мы летели в этот день из Алма-Аты сначала в Москву, потом в Симферополь, потом, соответственно, из Симферополя два часа на автобусе… Мы были выжаты как лимон и сыграли, честно говоря, не так, как хотелось бы. Нам было очень сложно, но всё равно выступление прошло весьма успешно.
Вообще фестиваль был замечательным. Мне понравилось, что было много людей. Под одну из наших композиций народ даже начал танцевать. Здорово, когда зрителям откровенно нравится твоё творчество и они не скрывают своих эмоций.
Кстати, там я познакомился с потрясающим басистом Домиником Ди Пьяццой — это один из величайших мировых бас-гитаристов. Мы познакомились ещё до Коктебеля, в аэропорту Симферополя. Он прилетел туда с французской группой и рассказывал мне про Дамиена, которому было 11 лет, когда они познакомились, и он уже тогда играл ровно так же, как сейчас. Для меня это было классное знакомство, потому что Доминик — один из моих главных кумиров с тех пор, как я начал играть на бас-гитаре.
— Каково чувствовать себя, не побоюсь так сказать, признанным во всём мире музыкантом? Все отзывы, которые я слышал о Вас… Сказать что лестные — ничего не сказать.
— Не буду лукавить — это очень приятно. При этом я могу вам точно сказать, что в России очень много людей, которые меня ненавидят. Зависть движет людьми, и чёрные комментарии по поводу меня летят в социальных сетях. Очень распространено мнение, что я вообще не музыкант, а просто быстро перебираю пальцами ноты, но в основном так говорят только те люди, которые вообще не умеют играть. Это, к сожалению, особенность нашего недоброго народа.
Но это распространённая история: «он ещё ищет, он свои три ноты не нашёл». Я это очень не люблю, но, с другой стороны, не обращаю внимания. Мне приятно, что меня признают именно те, кого признаю я, — это всё у нас происходит обоюдно. При этом с уверенностью могу сказать, что это никак не кружит мне голову, я не становлюсь от этого каким-то более звёздным, зазнавшимся благодаря моей колоссальной самокритичности и развитому перфекционизму. Пока я не добьюсь чего-то неимоверного, не успокоюсь.
— Какие сегодня цели стоят перед Вами?
— У меня нет определённой точки, к которой нужно стремиться. Это процесс абсолютно бесконечный, и считаю, что возможности человека безграничны. Хотя при этом я знаю людей, которые всё-таки достигли своего потолка, — они занимаются, но остановились в какой-то момент и дальше идти не могут. Такое тоже бывает, но у себя я такого потолка пока не вижу. Надеюсь, никогда не увижу и что у меня будет происходить постоянное развитие.
Музыка бесконечна как Вселенная, ста жизней не хватит, чтобы постичь её окончательно. Я, наверное, буду развиваться до тех пор, пока жив, пока у меня будут силы этим заниматься и пока я буду чувствовать результат. Сейчас я его чувствую практически каждый день.
— Как по-Вашему, для того чтобы стать классным джазовым музыкантом, надо пожить в Нью-Йорке?
— Это правда. Нью-Йорк — мировая джазовая Мекка. Всё очень просто: развитие музыканта и его уровень в большинстве случаев, за исключением редких гениев, которых я тоже знаю, зависят от его окружения. Но есть исключения…
Вы, может быть, слышали про Надишану — это этнический музыкант и мой большой друг, мы с ним тоже играем. Он человек, который был полностью отрезан от мира, вырос в деревне в Красноярском крае, у него не было никакого доступа к информации. Он занимался на кастрюлях, на пивных банках — на чём угодно, но только не на музыкальных инструментах, и эти предметы он превращал для себя в музыкальные инструменты и таким образом учился играть. Но это единичный случай, что человек достиг такого уровня, какого достиг Надишана, потому что он очень серьёзный музыкант и абсолютный самородок-самоучка. Таких случаев немного. Фёдор Досумов, кстати, тоже не имеет никакого музыкального образования, но он выдающийся гитарист мирового уровня.
Но не так много настолько талантливых людей, как ребята, которых я сейчас перечислил. И формирование джазового музыканта, и вообще музыканта очень сильно зависит от среды, в которой он находится. Очень сложно научиться играть, когда вы живёте в изоляции, когда вы не знаете, что происходит в мире, какая музыка звучит, как люди играют.
Почему, собственно, у нас относительно недавно стало так хорошо играть довольно большое количество людей, выросло количество музыкантов, которые являются хорошими исполнителями? Да потому что информация стала доступнее, вот и всё. И особенно, как я уже говорил, с развитием Интернета произошёл колоссальный рывок в этом плане.
Хотя есть, опять же, такой момент: кому-то Интернет наоборот, вредит, потому что глаза разбегаются и не знаешь, за что взяться — столько информации. И если ты не можешь для себя выстроить какую-то систему, упорядочить эти знания и понять, что тебе нужно брать, то это может запутать. Я знаю людей, которые вместо того, чтобы заниматься, сидят и с утра до ночи смотрят бесконечные ролики в Youtube, которых там теперь уже миллионы. Просто нужно подходить к этому с умом.
И ещё раз: среда — это очень важно. Почему все едут в Нью-Йорк? Да потому что там живёт наибольшее количество лучших джазовых музыкантов мира, и когда ты приезжаешь туда, у тебя есть возможность окунуться в эту атмосферу. Плюс там совершенно бешеная конкуренция, и вообще это очень сложный для выживания город. Я там не был, но у меня там много друзей…
— Хотели бы туда?
— Нет, даже не хотел бы. Я хочу в Лос-Анджелес.
— Почему Лос-Анджелес?
— Во-первых, Нью-Йорк по большей части именно джазовый город, а я, например, не играю на контрабасе и практически не играю джаз в чистом виде. Лос-Анджелес же — это город для той музыки, которую я чаще всего играю и люблю. Фьюжн, поп и рок — это всё происходит там. Плюс там классная погода. Для меня это тоже очень важно — я ненавижу то, что у нас сейчас происходит за окном, мне в этом некомфортно. Это очень важно, чтобы получать от жизни удовольствие. Раньше я не обращал на это внимания, но после того как первый раз уехал в Таиланд и пожил там три месяца, я понял, какой это кайф, когда постоянно тепло и светит солнце. Так что это не основной аспект, но тем не менее довольно важный для меня.
И в Лос-Анджелесе также очень хорошая среда — очень много крутых музыкантов, которых я слушал с момента, как начал заниматься музыкой. Если я туда поеду, это определённо пойдёт мне на пользу в профессиональном плане.
В Москве тоже живёт большое количество лучших музыкантов со всей России, потому что все съезжаются именно в Москву и культурный центр России именно здесь. Это тоже среда. Очень сложно научиться играть в Якутске, где мороз 60 градусов ниже нуля и люди вообще ничего никогда не играют.
— Зима — не Ваша стихия.
— Да. Но жара, кстати, тоже не моя. Потому что в Якутске и плюс 55 бывает — там хороший разброс.
— Какой Вы видите музыкальную индустрию полвека спустя?
— Не могу так далеко заглядывать. Я, правда, даже не могу предположить, что будет через такое количество времени. Я думаю, что настоящая музыка, как любое искусство, останется в каком-либо виде, так же как осталась классическая музыка, которая, я полагаю, никогда не умрёт. То же самое, я думаю, касается джаза. Джаз к тому моменту уже станет абсолютно утверждённой классикой, целой вехой в истории музыкального развития мира. Даже если будет какая-то наномузыка или что они там смогут придумать, джаз всегда будет занимать свою полочку в истории музыкального наследия. То же самое, я думаю, касается и поп-музыки, и рок-музыки.
Я уверен, что всё будет существовать, просто не могу предположить, что будет актуально на тот момент, через 50 лет. Наверняка уже не джаз, да и скорее всего не рок. Когда я начинал, 15 лет назад, я думал, что ничего нового уже придумать невозможно. Тем не менее каждый год появляются новые проекты, которые делают что-то совершенно не похожее на то, что было раньше. Ведь есть гении, для которых придумать что-то новое не составляет труда. Так что через 50 лет явно всё изменится, но вся серьёзная музыка так или иначе останется в истории.